ПРОЕКТ БУДУЩЕЕ ИЗРАИЛЯ

ENGLISH עברית

Немного о Методологе и слегка о методологии
(к 75-летию Г.П.Щедровицкого)

Проф. Марк Рац,
д-р Анатолий Казарновский

В феврале этого года ему исполнилось бы 75. Ученики и последователи между собой называли его ГП. В биографиях, ссылках, философских словарях  его называют «философ и методолог», «общественный и культурный деятель», «идеолог», «неизменный лидер основанного и руководимого им на протяжении четырех десятков лет методологического движения», «выдающийся мыслитель ХХ века», «подвижник», «создатель научной школы»… Тот факт, что после ухода человека из жизни (а с тех пор прошло уже 10 лет) общественный интерес к его мысли  и социально-практическому  действию  продолжает возрастать, говорит о том, что человек «попал в современность» и его мысль движется вместе с ней, помогая ее понимать и осваивать.

1. Предуведомление

Сегодня многие предсказывают, что методологический стиль мышления (или методологическая формация мышления) станет ведущим в XXI веке. Скажем прямо, что вещи это непростые, и впервые знакомя читателя с сим предметом, мы не можем чересчур в него углубляться. Движение вглубь нам придется в значительной мере заменить рассказом об истории методологии, «внешних связях», «значении для». Поэтому  не удивимся, если кто-то на основании нашего повествования решит для себя, что «всю жизнь он говорил прозой». В какой-то мере это так и не так. Так в том смысле, что методология возникла не на пустом месте, а стала логическим продолжением культурной и мыслительной европейской традиции, к которой каждый из нас причастен и может легко уловить знакомые детали. Не так потому, что методология есть развитие традиции и «знакомые» детали зачастую меняют смысл, по-новому сочетаются как между собой, так и с массой «незнакомых», и вся конструкция становится совершенно непривычной.

2. Как это начиналось

Вспоминая, как все начиналось, ГП говорил, что главное в жизни – это изначально попасть в хорошую компанию. Такая компания и состоялась на философском факультете МГУ в начале пятидесятых – Борис Грушин, Александр Зиновьев, Мераб Мамардашвили. Имена известные. Вместе с ГП они образуют Московский Логический Кружок и занимаются ответом на вопрос о месте и функциях логики. Эту тему вскоре пришлось расширить и обсуждать, что собой представляют логика, наука, методология и философия. Впервые они стали рассматривать все эти «вещи» как особые виды деятельности. Отсюда возник интерес к деятельности и мышлению как таковым, и был проведен ряд исследований и разработок по типологии мышления и деятельности, их структурам и функциям. Студенты создали программу исследований мышления и деятельности на 30 (!) лет. (Забегая вперед, заметим, что в 1983 году состоялся Первый Всесоюзный Методологический Конгресс, где были подведены итоги этой программы: она оказалась перевыполненной).  В качестве эмпирического материала для анализа использовались труды Аристотеля, Евклида, Галилея, Ньютона, Декарта, а также опыт работы ГП школьным учителем (еще будучи студентом, он преподавал логику, психологию, физику). Одним из материалов, вовлеченных в исследования, стал и «Капитал» К.Маркса – показалось странным, что учение, сформулированное более ста лет назад, так и застыло в своем первоначальном виде и фактически не развивалось. Захотелось и здесь сказать свое слово.  Надо сказать, что это было время, когда в самом «центре философской мысли» идеология подчинила себе все движения мысли, канонизировала философию и фактически обрекла ее на немыслие. Об уровне преподавания говорит такой анекдотический случай. Один из студентов, прекрасный знаток немецкого, перевел отрывок из «Капитала», представил его в качестве своей курсовой работы и получил неудовлетворительную оценку за «искажение учения». Можно себе представить, какую злобную реакцию охранников учения вызывали новые идеи молодых людей. В дальнейшем ГП не раз был официально заклеймен как антимарксист, «подписант» и политически неблагонадежный, смена мест работы стала для него привычным ритмом жизни.  Но напряженная работа в программных направлениях неуклонно продолжалась, обрастая новыми участниками. Непрерывно действовал семинар, объединявший самых разных специалистов – физиков, психологов, педагогов, архитекторов, дизайнеров, инженеров, геологов, философов, социологов… «Готовых» методологов не существовало, и участников  привлекала возможность  разработать и применить новые мыслительные средства для разрешения своих профессиональных задач. Разрабатывались и опробовались подходы к построению теорий мышления и деятельности, а вовлечение в орбиту методологии конкретных практических разработок стало одним из основных ее принципов, с одной стороны, оправдывающим ее социальное бытие, а с другой поставляющим в методологию новые проблемы мышления и деятельности, за счет разрешения которых она и развивалась. Это один из многочисленных примеров того, как мало содержательная работа, развитие зависят от социально-политических условий, скорее, наоборот.

3. Существует или кажется?

К концу 70-х  были разработаны идеи общей методологии и теории деятельности, создан инструментарий исследований и развития мышления. Особенно плодотворны были работы в области педагогики и, шире, вообще в социокультурной сфере. Они основывались на новом подходе – системомыследеятельностном. Суть его состояла в том, что социокультурные явления стали рассматриваться как системы. Все дело было в этом «как», потому что в то время (да и сейчас по инерции тоже) считалось, что системы реально существуют и нам остается их только открывать и исследовать. Такое понятие, идущее еще из XIX в. от Бутлерова, впервые было сформулировано в 20-х годах А.Богдановым и в 40-х развито Л.Берталанфи. Иными словами, мир – это системы. Но,  говорили методологи, так считать нет никаких оснований, что там делается в реальности, неизвестно, а «система» суть наш мыслительный инструмент, с помощью которого мы «схватываем», «зачерпываем» и представляем в мышлении - познаем и понимаем  - реальность. То есть, «система» - это категория, а не вещь, мы лишь мыслим вещь как систему. Эта идея, глубоко укорененная в философии, и была оформлена в новое (исторически второе, категориальное) понятие «система», которое оказалось очень плодотворным не только для решения узких методологических задач, но и в самом широком интеллектуальном плане: оно создало прецедент множественности мыслительных средств, и сегодня уже и «система» оказалась не приложима ко всем без исключения  объектам,  вовсю используются новые средства схватывания реальности – одни объекты более практично мыслить как «сферы», другие – как «инфраструктуры» и проч.

По-видимому, в этот период методологические разработки достигли «критической массы», и встал вопрос о расширении трансляции методологической культуры, формы семинаров и конференций оказались узкими для дальнейшего развития. Тогда-то и появилась на свет организационно-деятельностная игра (ОДИ).

4. Игра с нешуточными последствиями

Название труднопроизносимое, но суть дела проста. Мы не откроем ничего нового, читатель, если напомним, что в последнее время мы зачастую оказываемся в болезненных и сложных ситуациях. Пребывание в них не то что не комфортно, но грозит сильно подпортить жизнь, вплоть до ее прекращения. В таких случаях мы говорим: «так дальше жить нельзя», и ищем выход. С другой стороны, наш жизненный опыт перестает подсказывать, что делать, а решения «по аналогии» лишь ухудшают положение дел  – ситуации оказываются уникальными и требуют уникального же решения. Тупик. Вот тут мы оказываемся перед жестким выбором: «продолжать трясти», уповать на чудо, озарение, просить психологов надеть нам розовые очки или остановиться и обратить внимание на простую вещь: любое действие есть продукт организации нашего мышления и деятельности, и если действие неуспешно или даже фатально, надо эту организацию пересмотреть и изменить. Для последнего варианта и была придумана специальная форма работ – ОДИ. Она сначала физически, а потом и духовно вырывает человека из повседневности, как бы останавливает ее течение, и дает возможность в коллективной работе не только сделать для всех очевидными дефекты организации мышления и деятельности, загоняющие нас в тупик, но и создать новую организацию и тут же попробовать ее использовать для поиска выхода из ситуации. В этом ее практический смысл.

Движение содержания и результаты достигаются за счет особых процедур сочетания предметных обсуждений с философским дискурсом и рефлексией участников. Если попытки удаются, мы можем найденные организацию деятельности и решения перенести в «большую» жизнь. Таким образом, ОДИ оказывается чем-то вроде лаборатории, где мы моделируем свою ситуацию не на абстрактных моделях, а на самих себе, со всем богатством и нюансами общественных, социальных и прочих отношений, которыми мы повязаны, и свойств конкретных личностей. Что само по себе необходимо для выработки полноценного реалистического решения, которое нам же и придется реализовать в жизни.

Сегодня существует масса вариантов, модификаций ОДИ, огромная практика их проведения (более тысячи) в самых разных сферах деятельности: в педагогике, психологии, промышленности, военном деле, науке, хозяйстве, киноделе и проч. Сам ГП организовал и провел более 90 ОДИ, число участников в некоторых достигало нескольких сотен. В то же время нет единой технологии их проведения, и это понятно: каждый раз исходные ситуации уникальны!

Участие в ОДИ требует определенной дисциплины ума, но практика показала, что игра доступна людям разного уровня культуры и интеллекта, расширяет возможности понимания и действия, хотя и не для всех в одинаковой мере. Во всяком случае, личностное продвижение происходит почти всегда. Надо только вступать в ОДИ не из простого любопытства, а с твердым намерением выпутаться из ситуации. В этом смысле ОДИ есть один из инструментов развития. А игровая форма придумана для того, чтобы было не очень страшно: подумаешь, «философия», «дискурс», «рефлексия», - это же не взаправду, это же игра, я ничего не теряю. Эксплуатируется с детства всем известный интерес к игре. А заодно кое-что новое узнается и понимается.

Трудностей у организаторов и участников всегда хватает. К примеру, каждый раз возникает вопрос о таком составе участников, который мог бы представить и воспроизвести достаточно полную и реалистическую картину ситуации, которая заранее далеко не полностью понятна самим организаторам (это, кстати, значит, что готовых решений нет не только у участников, но и у организаторов). Затем надо вводить участников в работу, принципиально новую для большинства. А процесс развития, в отличие от его результатов, не очень приятен (ГП любил повторять, что человек полмира взорвет, лишь бы не развиваться), поскольку требует пересмотра ряда представлений о самом себе и мире, а это не всегда безболезненно (на играх случались даже легкие психические расстройства, но психологическая помощь была начеку). Кроме того, работа большую часть времени протекает в диалогах (как игровых действиях), в коммуникации участников, поскольку таким образом нарабатывается новое содержание. Но как выяснилось, умение коммуницировать весьма редко и подменяется обменом монологами, никуда не продвигающими участников. Так что приходится придумывать средства организации диалога в каждом конкретном случае. И т.д., и т.п. Поэтому ОДИ не только строится на фундаменте методологических исследований и разработок, но и сама стала источником и стимулятором новых разработок.

5. Методология набирает обороты

В 80-е годы объем работ и количество  участников настолько возросли, что потребовалось учредить два методологических журнала и провести еще четыре методологических съезда для анализа достижений и программирования будущих работ. Группы методологов и их попутчиков в разных городах осознали себя причастными к Методологическому Движению. Сегодня среди успешных российских общественных, политических, научных, культурных деятелей, специалистов в хозяйственных, финансовых делах оказалось немало тех, кто так или иначе соприкоснулся с методологией. В психологии, социологии, философии, праве и других гуманитарных дисциплинах возникли новые плодотворные направления. Особенно повезло образованию: появились и успешно развиваются вузы, методические центры и целая плеяда школ, соединяющие методологические исследования с использованием их для обновления содержания и организации учебных процессов. Погруженные в омут повседневности и мало осмысленной однодневной информации, которой  СМИ засоряют наше сознание, мы не улавливаем этого медленного неуклонного движения мысли, от которого зависит наше будущее, но «крот истории роет глубоко».

6. А все-таки, что это такое?

Так что же такое методология? Обычно такой вопрос задается науке. И отвечать надо бы по-научному: 1)как устроена, 2)как действует, 3)где, кем и зачем применяется, да еще проводить эту тройку по этапам истории, которые предварительно надо выделить – задача непосильная для статьи, претендующей лишь на первое знакомство. В будущем мы получим ответ такого рода, но лишь тогда, когда наука сделает методологию своим предметом.  Может быть, мы огорчим любящего порядок доверчивого читателя, но никаких канонических определений методологии тоже не существует. Нет и вряд ли появятся учебники. Есть огромная специальная литература и есть суждения о методологии самих методологов. Например, такие. «Методология – это план пути, который никогда еще не был пройден» или: «…все дело здесь не в знаниях, которые можно брать и которыми можно пользоваться, а в определенных способах и определенном стиле,… в некоторой специфической технологии  жизни и деятельности» (ГП). «Методология – это то, что задает и продвигает новую историческую формацию мышления» (имеется в виду, что предыдущими были мифологическая, религиозная, научная формации. Формации мышления очень интересуют методологию, поскольку позволяют взглянуть на историю как на процесс смены доминирующей формации и много нового в ней понять). Не стоит продолжать перечень, он велик, из него будет ясно только одно – методология многолика, как жизнь, и отношение к ней индивидуально. Тем, кого эта статья заденет, можно рекомендовать погулять по методологическим сайтам http://www.circle.ru , http://www.gp.metod.ru/  , http://www.shkp.ru или http://www.futurisrael.org . А мы попробуем выполнить нашу задачу, сравнивая методологию с привычными нам сферами мышления – наукой и философией. Не только потому, что о них все «знают», но потому, что именно в оппозиции к ним, в отвоевывании у них жизненных плацдармов методология рождалась и становилась как самостоятельная дисциплина.

7. Пожалуйста, подвиньтесь!

Методология выделилась из нерасчлененной сферы мысли с большим опозданием, но ведь и науке в современном ее понимании, строго говоря, всего 300 – 400 лет. Тоже детский возраст по сравнению с философией. Для начала скажем так: философия обсуждает вечные вопросы, наука ищет на свои вопросы вечные ("правильные") ответы, а методология решает только один вопрос – как обеспечить мыслью и организовать новую практику (праксис – по Аристотелю – в отличие от безответственного поэзиса) в отсутствие теории.

Вообще-то методология ровесница философии. В большинстве философских трудов, начиная с Платона и Аристотеля, содержится масса методологической премудрости. Но в таком понимании и наука – ровесница философии. Мы же говорим о развитии, диверсификации, ветвлении сферы мысли и обособлении отдельных ее ветвей. Подобное представление о развитии науки, кажется, общепринято, так почему бы не взглянуть с этой же точки зрения на развитие рациональной мысли вообще?

Однако такой взгляд вроде бы противоречит широко распространенной трактовке методологии как составной части науки. Как науки вообще (достаточно вспомнить имена Поппера, Куна, Лакатоса или Фейерабенда), так и частных наук: в соответствии с этой трактовкой говорят о методологии физики или филологии. Не станем спорить. Скажем только, что наряду с методологией науки (и отдельных наук) с тем же правом можно говорить о методологии проектирования, инженерии, законотворчества, иными словами любой другой сферы интеллектуальной деятельности. Кстати сказать, ведь о философии – и «философиях» – говорят ровно в таком же смысле (вплоть до «философии фирмы») и не без оснований.

Короче говоря, одно другому не мешает, но нам все же хотелось бы поговорить о методологии в той трактовке, с которой начали. При этом важнейшее отличие методологии от науки видится в том, что наука дает свои прогнозы и рекомендации для повторяющихся явлений, в то время как методология стремится рассматривать любую ситуацию как уникальную и неповторимую. Понятно, что всякое явление и всякую ситуацию можно рассматривать и так, и этак: вопрос в том, какой из этих двух подходов окажется более продуктивным в конкретном случае. Речь ведь идет о способе рассмотрения, а не о том, каково явление «на самом деле»: здесь как раз и проходит граница между методологией и наукой.

К примеру, вспомним хотя бы бесконечные споры об «особом пути» той или иной страны. При общем взгляде (например, с Марса) исторические траектории движения всех стран и народов представляются одинаковыми: все они идут по одной дороге, но одни вырываются вперед, другие отстают. На этом основаны теории прогресса и модернизации, говорят даже о соответствующей науке – транзитологии. Более пристальный взгляд, однако, позволяет разглядеть такие особенности в жизни каждой страны и народа, которые, скорее, заставляют думать об их неповторимой судьбе. «На самом деле» ни «общий», ни «особый» путь страны не есть данность, существование которой может быть удостоверено эмпирически: это всего лишь разные варианты и способы осмысления и представления истории. Назначение этих вариантов – концептуально обеспечить принимаемые сегодня стратегические решения: вот их-то и надо обсуждать, учитывая, что наука не может судить, какие из них являются «верными».

8. Методолог - сталкер?

Сообразно сказанному выше о ситуативности наивно было бы думать, что методология располагает готовыми рецептами действий на все случаи жизни. Напротив, сама ориентация на поиск готовых (а тем более, истинных) решений является «антиметодологической». Более того, методология предполагает ситуативность не только решений, но и применяемых при их выработке знаний, методов и средств. В этом состоит еще одно важное отличие методологии от науки: разрабатываемые и получаемые наукой знания, методы и средства рассчитаны на многократное использование, если не вечны, то долговечны. Методология, разумеется, тоже может использовать накопленный опыт, но, апеллируя к наличным знаниям, готовым методам и средствам, методолог работает уже как ученый. Как методологу ему положено ориентироваться на выработку новых, пусть и «одноразовых» (применительно к данному случаю) знаний, методов и средств. Поэтому не зря ГП любил сравнивать работу методолога с работой «сталкера» в «зоне», где все вокруг изменчиво, обманчиво и взрывоопасно. Но странно: обеспечивая движение по интеллектуальной неосвоенной целине (такова его миссия), методолог сотворяет новые знания, методы и средства, которые вполне могут оказаться (и во многих случаях оказываются) полезными в иных ситуациях. Сами эти средства позволяют увидеть вновь возникающие ситуации иначе, чем мы могли это сделать раньше, а значит, поле поиска разумного решения расширяется. Чем же в таких случаях результаты методологических  разработок отличаются от научных? Главным образом тем, что они говорят не об устройстве мира, а о способах нашей организации и самоорганизации. Поэтому, кстати, они часто имеют особую форму схем, предназначенных для организации нашего мышления и деятельности. Вместе с тем эти схемы могут быть отнесены и к нашему миру, проинтерпретированы как изображения объектов. (Получается, что одна и та же схема может служить инструментом познания или конструирования и изображать сам объект познания или способ конструирования в зависимости от того, как мы к ней подходим. Органичное соединение описаний объекта и его генезиса обеспечивает высшую достоверность результатов - вот что дает принцип "рассматривать как", о котором мы выше говорили). Тогда они становятся неотличимыми от результатов науки: такие же отчужденные от человека продукты его мышления.

9. Методология – сестра или мать науки?

В своем движении методологическая мысль порождает науку, но мысль может быть методологической, пока она движется. Умирая в своем продукте, она теряет свою специфику: ее выводы касаются организации нашей деятельности и нашего мира. Это кстати объясняет, почему методология с таким опозданием автономизируется: глядя ей вслед («в спину») и видя лишь результаты работы методологической мысли, ее очень трудно отличить от науки. Мы, например, считаем Галилея великим ученым, но, если реконструировать ход его мысли (что и сделал ГП как историк науки), оказывается, что он работал как методолог. Мы бы добавили: потому и стал великим ученым. То же можно сказать о Боре, Эйнштейне и многих других выдающихся ученых. Вообще, если воспользоваться знаменитой концепцией Томаса Куна, можно сказать, что научные революции делаются из методологической позиции, в которой рождаются и новые формы организации науки.

10. Когда все на своем месте

Когда мы говорим, что результаты методологической и научной мысли некоторым образом не отличаются друг от друга, к ним можно еще добавить и результаты философствования, вообще продукты и результаты любой интеллектуальной работы. Они однотипны, поскольку являются отчужденными от человека и объективированными результатами мышления и деятельности. Важно зафиксировать две их разновидности: одни уходят в историю вместе с породившей их ситуацией (как упоминавшиеся «одноразовые» знания, например, об этой самой ситуации), другие занимают место норм, эталонов и образцов в культуре и более или менее успешно используются затем для воспроизводства породившей их деятельности.

Претендующие на истинность результаты научной работы как бы изначально ориентированы на помещение в культуру (другой вопрос,  что фактически это происходит далеко не всегда), а вот о продуктах методологии этого не скажешь. С ними, как уже говорилось, дело обстоит едва ли не противоположным образом: методологические разработки  ориентированы на конкретную ситуацию, а повезет ли их результатам с многократным употреблением, войдут ли они в культуру, – во многом дело случая и удачи. (Фактический ход событий как бы уравнивает шансы методологии и науки.) Удача здесь, впрочем, довольно относительная. Мы привыкли относиться к культуре с пиететом, и, действительно, только благодаря своей культуре человеческое общество существует и воспроизводится, по крайней мере, в известных нам формах. Но, с другой стороны, воспроизводя готовые решения, пользуясь готовыми знаниями, следуя сложившимся нормам и образцам деятельности, мы консервируем достигнутый уровень своего развития, уходим от творческих решений, теряем духовность, образуем цивилизацию пользователей и общество потребления. Не это ли происходит в так называемых развитых странах? (Язык, как обычно, умнее нас: развитые – это ведь уже развитые, им как бы дальше развиваться и нужды нет.)

С другой стороны, и китайцы, желающие своим врагам, чтобы их дети жили в эпоху перемен, наверное, правы. Мы говорим все это, потому что понимание сказанного важно для формирования культурной политики, которая, правда, пока тоже существует скорее в методологической рефлексии, чем на практике. Вряд ли это хорошо: ведь стихийно складывающийся баланс между воспроизводством и развитием может не отвечать национальным интересам страны, да и «наследственные болезни» не стоит сбрасывать со счетов.

11. Как удержать целое?

Важнейшее различие между наукой и методологией состоит также в том, что, наука организована предметно, а методология существует в распредмеченных формах. Скажем, свои суждения о природе имеют физика и химия, об обществе - демография, социология, юриспруденция, а о человеке – медицина, психология, антропология и т. д. Каждая наука видит свой объект (природу, общество или человека) «со своей колокольни», под своим углом зрения. Вот это видение и организуется в форме научных предметов со своими особыми онтологическими картинами, проблемами и задачами, системами знаний, методами исследований, фактами и моделями. Предметная организация сильно облегчает движение научной мысли. Однако за всякое удовольствие надо платить. Например, экологическими неприятностями: природа ведь «не знает» о границах между разными научными предметами, и полезные для производства рекомендации химиков могут оказаться вредными для биоты. Наука породила такое множество специфических предметов, что ученые даже близких областей знания уже не понимают друг друга. Что уж говорить о нас, профанах, для которых ученые стали некой всемогущей заоблачной, таинственной кастой. (Сейчас эта таинственность, пожалуй, один из немногих социальных костылей, поддерживающих миф о всемогуществе науки). Еще хуже, когда организация научной деятельности, приведшая к распадению целостного представления о мире, дублируется в практические сферы, инициируя их распад, – например, в медицину, инженерию. И мы получаем техногенные катастрофы или бесконечно блуждаем от одного узкого медицинского специалиста к другому в поисках исцеления. В практике нам следовало бы пользоваться одновременно знаниями, полученными и существующими в рамках разных научных предметов, но это проще сказать, чем сделать. «Сложить» разнопредметные знания нельзя: они находятся как бы в разных плоскостях, их надо особым образом соединять и конфигурировать. Это одна из известных методологических проблем, для решения которой разработаны специальные системные представления.

Легко видеть, что как подобные, так и другие характерные для методологии представления типа воспроизводства, развития, проектирования, инженерии и др., имеют, как говорится, надпредметный, или общенаучный характер. Они, однако, не только общенаучные, но и вненаучные. Например, воспроизводство тех или иных общественных институтов, само по себе никакого отношения к науке не имеет (если не говорить о том, что сама наука воспроизводится). Точно так же и проектирование, которое, будучи особым типом мышления и деятельности, вообще противоположно научному исследованию: исследуют то, что есть, проектируют то, чего нет. Понимание этого обстоятельства принципиально. Позитивистское мировоззрение признает «общенаучный» статус таких понятий и представлений, но игнорирует их вненаучный характер. Вот и получается, что наш мир во всех своих проявлениях «подведомственен» науке.

Однако, чем дальше, тем больше мы видим проблем, требующих для своего разрешения иных подходов и представлений. Так или иначе, они связаны с мышлением и деятельностью, т.е., согласно господствующим взглядам относятся к миру гуманитарного знания. Дело, однако, в том, что, с методологической точки зрения, здесь вполне возможна смена рамок, своего рода «оборачивание»: естественнонаучная картина мира оказывается не тотальна, а просто частный случай в историческом развитии мысли (ГП). Получающаяся при этом – деятельностная – картина мира, конечно, очень непривычна, и детальность ее проработки не идет ни в какое сравнение с научной картиной: приходится иметь в виду, что вторая строилась триста лет, а первой, условно скажем, тридцать. Но к этому (т.е., к молодости, которая, как известно, быстро проходит), пожалуй, и сводятся пороки деятельностной картины мира: в остальном она кажется пока не менее стройной и рациональной, чем привычная нам (естественно)научная. Между прочим, сказанное позволяет заглянуть в щель между миром науки и объемлющим его миром разума: оказывается, что щель эта, мягко говоря, довольно широка: в ней много чего можно увидеть…

12. Кто занимается духом?

Таким образом, в сравнении с классическими науками о природе, науки о духе оказались какими-то неполноценными, и с тех пор связанные с ними проблемы уже никогда не сходили с повестки дня. Особенно остро воспринимались они в первой четверти ХХ века, что нашло выражение в известном скептическом отношении к психологии и наукам о человеке таких разных мыслителей как Э. Гуссерль, М Шелер, М.М. Бахтин или Л.П. Карсавин. Психология и психофизиология прекрасно справлялись с описанием инстинктивного поведения людей и животных. Но, чем более высокие проявления человеческого духа требовалось описать и объяснить (уж не говоря о прогнозах), тем хуже это получалось: не зря Карсавин писал про «”естественную науку о душевных явлениях”, которую справедливее было бы назвать противоестественной». Поговаривали даже о кризисе науки вообще.

С тех пор много воды утекло, и тысячи книг написаны. Сформировались такие новые направления науки как социальная и когнитивная психология, психология личности, история ментальности и т.д., успехи которых нельзя отрицать. Тем не менее, проблемы остаются, и одно из возможных направлений прорыва здесь мы связывали бы с перспективами методологии. Суть дела в том, что трактовать проявления духовной жизни следует не как естественные (и законосообразные), а как искусственные, осуществляемые человеком сознательно и целенаправленно сообразно развертывающейся ситуации. Наука, конечно, может их изучать post factum, уже как естественные, но не с большим успехом, чем анатомия изучает труп. Это необходимо, но заведомо недостаточно, ибо в первую очередь здесь надо отвечать на вопрос, как совершить движение духа здесь и теперь. Если мы уже понимаем, что это всегда проблема, всегда делается по ситуации и в принципе невоспроизводимо, зачем же ломиться в открытую дверь - искать новые науки и заведомо несуществующие «законы»? Давно пора признать, что научный подход в принципе нерелевантен проблеме осмысления  духовной жизни. Не об этом ли писал еще молодой Бахтин в  «Философии поступка»?

Да и где сказано, что наука всемогуща, т.е. потенциально может ответить на любые вопросы везде и всегда? Один из возможных ответов подсказывает упомянутая выше оппозиция искусственного и естественного. Только понимать эти категории приходиться тогда необычным образом. Не как характеристики внеположных объектов, намертво к этим объектам «приклеенные» (в этом смысле нужно различать технические и природные по происхождению объекты), а как характеристики нашего подхода к ним, способа их представления. Инженер-конструктор представляет автомобиль как искусственное произведение мысли, а пассажир – как естественное средство передвижения. А как «на самом деле»? На самом деле, он железный, – сказали бы мы, полушутя.

Наука замечательно справляется с описанием, а иногда и с прогнозированием мира объектов, представляемых как естественные (независимо от их происхождения). Но ведь те же объекты можно представлять искусственными. Не отсюда ли и тот круг проблем, которые неотвязно сопровождают развитие гуманитарных и общественных наук? Ведь еще Макс Шелер писал, что «специальные науки, занимающиеся человеком и все возрастающие в своем числе, скорее скрывают сущность человека, чем раскрывают ее». Наш взгляд на сей предмет состоит в том, что усилия гуманитарных и общественных наук необходимо дополнить специальной стимуляцией развития методологии и ее приложений к человеко- и обществоведению. Последние имеют, кстати, и непосредственное прикладное значение, прежде всего, в сфере образования и всякого рода реформирования. Для Израиля это вполне актуально, не правда ли? ГП говорил, кстати, что если методология не прикладная, то это уже не методология, а… хризантема в проруби.

13. Заключение

В заключение вернемся к началу: методология, говорили мы, это для Израиля то, что доктор прописал. Есть, конечно, некоторая натяжка: прежде всего «доктор прописал» методологию России, где она родилась и бурно развивается. Не менее полезной, на наш взгляд, она будет и в других странах, но у нас в Израиле ситуация в этом отношении особая. Не будем говорить о том, что все попытки решить наши не совсем обычные проблемы наличными средствами заканчиваются, мягко выражаясь, переменным успехом, а разрабатывать новые средства интеллектуальной работы мы пока что предоставляем другим. Эта сторона дела кажется нам достаточно очевидной.

Многие уже поняли, что основной причиной наших неудач является борьба кланов и политических элит. Мы, конечно, не сторонники призывов вроде "давайте ребята, жить дружно!", но введение ее в культурное русло с помощью методологии пошло бы всем на пользу (см. например, http://edu.futurisrael.org/Kaz/KazSocEdR.htm)  - было бы меньше провалов: методология не всегда сразу говорит, что надо делать, но вот, чего делать не надо, она диагностирует. Какую стратегию здесь выбрать, какой ресурс употребить?

Наступает время, когда  конкурентоспособность государств и народов будет определяться не запасами нефти и даже не развитием хай-тека, а, прежде всего, интеллектуальным ресурсом граждан, их способностью к инновациям, тем, что уже давно обсуждается в мире под названием «человеческого капитала». Наработка такого ресурса – дело длительное и на 100 процентов зависит от состояния и развития систем образования (см. например, http://edu.futurisrael.org/Z02Rus.htm ). Мы отнюдь не уверены в том, что «еврейские мозги» – лучшие в мире (если кто-то из нас и обольщался, то жизнь в Израиле заставила в этом усомниться), но, скажем, не хуже других. А коли так, не пора ли задуматься? Решать сиюминутные задачи, разумеется, необходимо, да и временной горизонт политиков вряд ли когда-нибудь выйдет за пределы текущей каденции. Но не рискуем ли мы, посвятив все свои усилия заборостроительству -  как внутреннему, так и внешнему, как физическому, так и духовному, - в один прекрасный момент оказаться на задворках цивилизации, когда приятные споры об "особом пути" Израиля, об Израиле, как "светоче народов" или "обычной стране, как все" станут просто беспредметными? Не об этом ли говорит нам ситуация в израильской школе? Способны ли мы к стратегическому мышлению? А, если способны, то не пора ли им воспользоваться?

На таком многотрудном пути наивно было бы ожидать инициатив государства (для этого надо иметь премьер-министром Черчилля или Рузвельта). Это дело общественности. Но интересно было бы знать, что думают по поводу сказанного г.г. Леваев, Черной или Невзлин.