Долина реки, нахаль, Прат, обладает изрезанным рельефом: по склонам этой выемки пасли скот, там, за холмом течет река, а там, поверху - дорога в Иерусалим, а в той долине прятались люди Мехмаша, а оттуда, где долина широким распадком соединяется с вади Кельт, пришли дети Израиля. Так было раньше, а сейчас ландшафт утратил значение, и земля превратилось в поверхность, подставку для строений и дорог. Бессмысленное занятие – взывать к прошлому и пытаться остановить прогресс, у человека есть другие заботы. Стоит притормозить взгляд, выискивающий привычные архитектурные формы, и заставить его ощупывать, а не смотреть, как начинаешь видеть продирающиеся вверх холмы и тяжело осевшие долины. Каждая деталь ландшафта вновь обретает смысл, а Нахаль Прат - индивидуальность.
Такова способность человека – наполнять движением формы, иначе во-ображение. Но намного важнее применение этой способности к самому себе.
Использование людей для производства общественно-полезного, в частности, религиозного продукта, привело к тому, что индивидуальность человека утратила значение. Важны лишь его способность приобретать знания и производить стандартные операции. Кто-то осваивает их быстрее и лучше, кто-то хуже, в этом и все различия.
Однако индивидуальность никуда не делась, и не ограничивается внешними различиями. Каждый может обнаружить ее, задав себе вопрос: «А что это значит для меня, каким внутренним содержанием это у меня наполняется?» Говорят о душе, но я не очень понимал, что это такое, пока не сосредоточился на этом вопросе внутри себя. Через короткое время мне в голову пришла мысль, что важный аспект души – это тип мировосприятия или мироощущения данного человека. Вполне внятно и применимо на практике. Как оказалось, похожее говорят и писания. Так что можно говорить индивидуальность или душа, или их осознание, кому как удобно. Главное практика.
Вполне аналогично тому, как восстанавливается в восприятии человека индивидуальность нахаль Прат, восстанавливается и восприятие им своей души. Не зря говорят, природа очищает душу. И если собственная индивидуальность не менее важна человеку, чем природа, стоит потренировать свою способность концентрироваться на своих переживаниях, научиться их видеть внутри себя. К сожалению, пренебрежение собственной индивидуальностью коренится в культуре и воспитании. Порой это приводит к драматическим последствиям, поскольку именно сильные и одаренные личности испытывают сильную потребность осознать себя, вне зависимости от того, какими их видит окружение.
На ферме на Хевроне все цвело и даже Хуша - общежитие рабочих и пастухов, была вычищена до блеска. На полу, на матраце спал Моше – высокий, двадцатисемилетний парень, марокканский еврей. С полгода он находился на ферме почти ежедневно – пас стадо или строил что-нибудь. Потом на него находило, и на месяц-другой он уходил бродяжить. Возвращался задумчивый и снова начинал работать, как вол. Он был невероятно сильный и совершенно безрассудный – хвалился, что отсидел в тюрьмах всех стран, а однажды, ни с того, ни с сего залез на трехметровую притолоку ворот амбара и сделал оттуда сальто на бетонный пол. Отбил пятки, и месяц ходил на цыпочках, но к врачу не обращался – ему должна была помочь вера. Он варил металл без защитных очков, прямо глядя на пламя сварки. После этого ночь не мог спать из-за боли в глазах, а на следующий день опять варил также, пока глаза не привыкли. Что ему помогало, вера или могучий организм, неизвестно, но все сходило ему с рук. На полке в углу стояла его фотография – смуглый мальчик лет двенадцати, с развевающимися пейсами, будто пронизанный солнцем, делает шаг навстречу миру.
Одевался Моше, как обычно в поселениях, небрежно, но на субботу наряжался, как на свадьбу - белая рубашка и черный костюм, до блеска начищенные туфли. От него исходило ожидание чуда и все тоже ожидали очередной его чудной выходки. Чаще всего эти ожидания оправдывались. Стоило Моше, после субботней молитвы, танцующей походкой войти в дом хозяйки фермы, как все тоже начинало танцевать вокруг него. Глаза всех притягивались к нему, как магнитом, свечи колебались от ветра и разговоры неминуемо сводились к Торе, в толковании которой Моше был непризнанный авторитет. Он цитировал на память целые главы и связывал одно с другим с неиссякаемой изобретательностью и пылом. Но это только после субботней трапезы, и только если до этого Моше удавалось удержаться от какого-нибудь неординарного поступка, в результате чего он был вынужден покинуть гостеприимный дом хозяйки. Но та с ангельским терпением раз за разом приглашала его, и нередко его чудные комментарии Торы можно было услышать за субботним столом.
Чаще всего объектом диких поступков Моше становились хорошенькие дочери хозяйки фермы. Мотивы всем были понятны - он был неженат, а Моше чувствовал что его жалеют, и гордость делала его поведение гротескным. Мне было жаль Моше и хотелось помочь ему выбраться из замкнутого круга эмоций, поэтому я принимал Моше всерьез – смысл, так смысл, а не фантазия, наглость, так наглость, а не причуда, и Моше тоже стал реагировать на меня серьезно, то есть агрессивно. К счастью, в силу моего возраста, я не мог рассматриваться, как конкурент Моше на матримониальном поле, поэтому все ограничивалось насмешками и намеками. Однажды Моше, чтобы не обходить длинный стол, полез прямо через него, между стаканами и тарелками. Это происходило рядом со мной и я крепко схватил и дернул Моше за фалду пиджака, и спросил, что это означает. Ясно было, что набожный Моше не станет драться в субботу и разборку отложили до ее окончания. Однако вечером Моше подошел ко мне и сказал: «Прошу прощения. Тора говорит, что я должен любить еврея, а еврей – это путь. Значит я должен принимать тебя, независимо от того, верующий ты или нет» Возможно теоретически я понимал это и раньше, но впервые видел перед собой живой пример и искренне поблагодарил Моше за урок.
На эти замечательные качества Моше накладывались другие, казалось бы противоречащие им, с точки зрения европейской культуры. Однажды он сказал, что должен ехать на три дня на похороны друга и попросил меня выйти вместо него в поле со стадом. Я согласился. Вернувшись, он попросил поработать за него еще три дня, и предложил за это деньги. Я согласился, но от денег отказался. В конце недели Моше попросил продолжить работать за него еще неделю, и предложил еще какую-то причину, но я уже понял, что Моше не рассматривает правду, как наиболее предпочтительный из возможных вариантов, и отказался. Поняв это, я смог понять и некоторые другие, раздражавшие меня, элементы поведения восточных евреев и арабов, среди которых они прожили несколько веков. Например, отсутствие логики и частые противоречия самим себе. Похоже, что показателем правоты у этих культур считается не логика, как со времен Аристотеля привыкли думать европейцы, а убеждение. Прав тот, кто знает больше примеров из жизни и умеет более убедительно их излагать. Убеждаемая сторона принимает «доказываемое» на веру. Это соответствует понятию веры в религии и, возможно, объясняет ее неубывающую популярность на Ближнем Востоке. Безусловно, жители Ближнего Востока могут логически мыслить, но предпочитают руководствоваться фантазиями и капризами. Это делает их иногда очаровательными, иногда невыносимыми, но начисто лишает возможности самоанализа и оставляет полностью зависимыми от мнения общины. Однако осознание своей значимости является естественной потребностью человека, поэтому наиболее сильные из них, такие, как Моше, не в силах осознать свою значимость вне зависимости от общества, постоянно воюют за свой социальный статус.
Действительно ли Моше сидел в тюрьме или нет, но в Хуше он насаждал систему блатных с их паханами и шестерками. Активную неприязнь Моше вызывал каждый, кто мог рассматриваться им, как конкурент на паханство. Однажды на ферме появился Хаим огромный и рыжий парень их Австралии. Румяный, с ямочками на щеках и приветливой улыбкой на губах, и с телосложением сказочного богатыря. Моше и его тогдашний шестерка Шломи невзлюбили Хаима с первого взгляда. Они досаждали ему как могли – указывали, как наводить порядок в Хуше, и приказывали, что делать по работе. Хаим все терпел и только изредка огрызался. У меня же он с первого взгляда вызвал симпатию и мы с удовольствием с ним беседовали. Хаим оказался философски настроен и не по возрасту мудр. Несмотря на то, что его семья в Австралии была из хабадников, он жил там довольно бурной жизнью и иногда располагал большими деньгами. Он рассказывал, что однажды в драке он получил нож в спину, и пока не приехала скорая помощь, сидел в своем номере в гостинице и наблюдал, как из него вытекает кровь, и уговаривал торчащий в спине нож быть его гостем. Тогда, по его словам, он познакомился со смертью. Отсутствием такого знакомства он объяснял замеченную им несерьезность израильтян. По приезде в Израиль Хаим оказался ночью в районе центральной автобусной станции Тель-Авива. Там ночь - царство бандитов, наркоманов при полном отсутствии полицейских. Какой-то человек ни с того ни с сего ударил его железной палкой по голове, и Хаим упал, но тут же вскочил, выкрутил тому руку и уложил на землю. И тут, как рассказывал Хаим, с ним приключилось то, чего он в себе боится – его возбуждает кровь. Он наступил человеку коленом на горло и смотрел, как у того меняется цвет лица – с красного на синий, потом на зеленый. Тут он понял, что человек умирает, и отпустил его. С тех пор он дал себе обет, как только складывается ситуация, в которой он может потерять голову, он должен покинуть это место. «Я могу убить их обоих - и Моше и Шломи, поэтому я должен уехать отсюда» - сказал Хаим и вскоре оставил ферму. В дополнение к своему богатырскому телосложению в Австралии Хаим изучал айкидо и, видимо, не ошибался. Насколько мне было известно, после фермы он пошел работать на стройку. Он очень хотел удержаться в Израиле, но как я слышал, в конце концов вернулся в Австралию.
Вскоре Моше тоже исчез и через пару недель опять появился на ферме в рваных джинсах, глаза без зрачков. Он сидел на крыльце дома хозяйки и терпеливо ждал, пока управляющий вынесет кофе и сигареты, и сядет поговорить с ним. Я присел рядом, стараясь не мешать. Разговор шел о том, почему при явной одаренности, Моше не может выбраться из ямы. «Столько обещаний» - повторял Моше, «и вот где я». Я вспомнил фотографию его семьи, которую вытащил откуда-то Хаим. «Посмотри на эту улыбку» - показал он на отца Моше, «Какой тяжелый человек. Да и мамаша не выглядит добросердечной» На фото высокий и сильный мужчина демонстративно выдвигался вперед всех, а женщина, в не по возрасту коротенькой юбке, старалась выглядеть продвинутой еще дальше. У обоих на лицах змеилась недобрая улыбка. И зажатый между этими скалоподобными людьми - маленький ангел Моше.
Сидя на крыльце и слушая Моше, я вдруг вспоминал Темура из Грузии, и явная аналогия между ними пришла мне в голову. Те же одаренность и бешеная гордость, отвергающая сочувствие и заставляющая платить злом за добро. То же картинное поведение, вызывающее насмешку окружающих, и ожидание того или той, кто под этим безобразием распознает тонкую и чувствительную натуру. Эти люди, как говорят в Израиле, «живут в кино», или по сценарию, как назвал это Эрик Берн. Причем, по сценарию неудачников, поскольку их действия не улучшают им жизнь, а делают еще сложнее. И каждому из них традиция услужливо предлагает объяснение: Моше – иудаизм, Темуру – национальную грузинскую гордость.
Проблема в том, что все это, как и психоаналитические теории – символические модели. Чтобы они сработали, человек должен наполнить эти формы содержанием, то ли с помощью врача, то ли священника, но каждый раз – это модели его прошлого. А нужно увидеть себя здесь и сейчас. Это и достигается тренировкой концентрации на своем восприятии и переживании. Сначала природы, как того, что дано человеку от рождения, посмотрите на детей, потом - своих состояний. Пора кончать с использованием человека другими людьми и понять ценность человека для самого себя.

Отсюда Вы можете послать сообщение:

Для длинных писем и писем с приложениями или графикой: laan34@013.net