Poesis
Нахаль Прат
Долина реки, нахаль, Прат, обладает изрезанным рельефом: по
склонам этой выемки пасли скот, там, за холмом течет река, а там, поверху -
дорога в Иерусалим, а в той долине прятались люди Мехмаша, а оттуда, где долина
широким распадком соединяется с вади Кельт, пришли дети Израиля. Так было
раньше, а сейчас ландшафт утратил значение, и земля превратилось в поверхность,
подставку для строений и дорог. Бессмысленное занятие – взывать к прошлому и
пытаться остановить прогресс, у человека есть другие заботы. Стоит притормозить
взгляд, выискивающий привычные архитектурные формы, и заставить его ощупывать, а
не смотреть, как начинаешь видеть продирающиеся вверх холмы и тяжело осевшие
долины. Каждая деталь ландшафта вновь обретает смысл, а Нахаль Прат -
индивидуальность.
Такова способность человека – наполнять движением формы, иначе во-ображение. Но
намного важнее применение этой способности к самому себе.
Использование людей для производства общественно-полезного, в частности,
религиозного продукта, привело к тому, что индивидуальность человека утратила
значение. Важны лишь его способность приобретать знания и производить
стандартные операции. Кто-то осваивает их быстрее и лучше, кто-то хуже, в этом и
все различия.
Однако индивидуальность никуда не делась, и не ограничивается внешними
различиями. Каждый может обнаружить ее, задав себе вопрос: «А что это значит для
меня, каким внутренним содержанием это у меня наполняется?» Говорят о душе, но я
не очень понимал, что это такое, пока не сосредоточился на этом вопросе внутри
себя. Через короткое время мне в голову пришла мысль, что важный аспект души –
это тип мировосприятия или мироощущения данного человека. Вполне внятно и
применимо на практике. Как оказалось, похожее говорят и писания. Так что можно
говорить индивидуальность или душа, или их осознание, кому как удобно. Главное
практика.
Вполне аналогично тому, как восстанавливается в восприятии человека
индивидуальность нахаль Прат, восстанавливается и восприятие им своей души. Не
зря говорят, природа очищает душу. И если собственная индивидуальность не менее
важна человеку, чем природа, стоит потренировать свою способность
концентрироваться на своих переживаниях, научиться их видеть внутри себя. К
сожалению, пренебрежение собственной индивидуальностью коренится в культуре и
воспитании. Порой это приводит к драматическим последствиям, поскольку именно
сильные и одаренные личности испытывают сильную потребность осознать себя, вне
зависимости от того, какими их видит окружение.
На ферме на Хевроне все цвело и даже Хуша - общежитие рабочих и пастухов, была
вычищена до блеска. На полу, на матраце спал Моше – высокий, двадцатисемилетний
парень, марокканский еврей. С полгода он находился на ферме почти ежедневно –
пас стадо или строил что-нибудь. Потом на него находило, и на месяц-другой он
уходил бродяжить. Возвращался задумчивый и снова начинал работать, как вол. Он
был невероятно сильный и совершенно безрассудный – хвалился, что отсидел в
тюрьмах всех стран, а однажды, ни с того, ни с сего залез на трехметровую
притолоку ворот амбара и сделал оттуда сальто на бетонный пол. Отбил пятки, и
месяц ходил на цыпочках, но к врачу не обращался – ему должна была помочь вера.
Он варил металл без защитных очков, прямо глядя на пламя сварки. После этого
ночь не мог спать из-за боли в глазах, а на следующий день опять варил также,
пока глаза не привыкли. Что ему помогало, вера или могучий организм, неизвестно,
но все сходило ему с рук. На полке в углу стояла его фотография – смуглый
мальчик лет двенадцати, с развевающимися пейсами, будто пронизанный солнцем,
делает шаг навстречу миру.
Одевался Моше, как обычно в поселениях, небрежно, но на субботу наряжался, как
на свадьбу - белая рубашка и черный костюм, до блеска начищенные туфли. От него
исходило ожидание чуда и все тоже ожидали очередной его чудной выходки. Чаще
всего эти ожидания оправдывались. Стоило Моше, после субботней молитвы,
танцующей походкой войти в дом хозяйки фермы, как все тоже начинало танцевать
вокруг него. Глаза всех притягивались к нему, как магнитом, свечи колебались от
ветра и разговоры неминуемо сводились к Торе, в толковании которой Моше был
непризнанный авторитет. Он цитировал на память целые главы и связывал одно с
другим с неиссякаемой изобретательностью и пылом. Но это только после субботней
трапезы, и только если до этого Моше удавалось удержаться от какого-нибудь
неординарного поступка, в результате чего он был вынужден покинуть гостеприимный
дом хозяйки. Но та с ангельским терпением раз за разом приглашала его, и нередко
его чудные комментарии Торы можно было услышать за субботним столом.
Чаще всего объектом диких поступков Моше становились хорошенькие дочери хозяйки
фермы. Мотивы всем были понятны - он был неженат, а Моше чувствовал что его
жалеют, и гордость делала его поведение гротескным. Мне было жаль Моше и
хотелось помочь ему выбраться из замкнутого круга эмоций, поэтому я принимал
Моше всерьез – смысл, так смысл, а не фантазия, наглость, так наглость, а не
причуда, и Моше тоже стал реагировать на меня серьезно, то есть агрессивно. К
счастью, в силу моего возраста, я не мог рассматриваться, как конкурент Моше на
матримониальном поле, поэтому все ограничивалось насмешками и намеками. Однажды
Моше, чтобы не обходить длинный стол, полез прямо через него, между стаканами и
тарелками. Это происходило рядом со мной и я крепко схватил и дернул Моше за
фалду пиджака, и спросил, что это означает. Ясно было, что набожный Моше не
станет драться в субботу и разборку отложили до ее окончания. Однако вечером
Моше подошел ко мне и сказал: «Прошу прощения. Тора говорит, что я должен любить
еврея, а еврей – это путь. Значит я должен принимать тебя, независимо от того,
верующий ты или нет» Возможно теоретически я понимал это и раньше, но впервые
видел перед собой живой пример и искренне поблагодарил Моше за урок.
На эти замечательные качества Моше накладывались другие, казалось бы
противоречащие им, с точки зрения европейской культуры. Однажды он сказал, что
должен ехать на три дня на похороны друга и попросил меня выйти вместо него в
поле со стадом. Я согласился. Вернувшись, он попросил поработать за него еще три
дня, и предложил за это деньги. Я согласился, но от денег отказался. В конце
недели Моше попросил продолжить работать за него еще неделю, и предложил еще
какую-то причину, но я уже понял, что Моше не рассматривает правду, как наиболее
предпочтительный из возможных вариантов, и отказался. Поняв это, я смог понять и
некоторые другие, раздражавшие меня, элементы поведения восточных евреев и
арабов, среди которых они прожили несколько веков. Например, отсутствие логики и
частые противоречия самим себе. Похоже, что показателем правоты у этих культур
считается не логика, как со времен Аристотеля привыкли думать европейцы, а
убеждение. Прав тот, кто знает больше примеров из жизни и умеет более
убедительно их излагать. Убеждаемая сторона принимает «доказываемое» на веру.
Это соответствует понятию веры в религии и, возможно, объясняет ее неубывающую
популярность на Ближнем Востоке. Безусловно, жители Ближнего Востока могут
логически мыслить, но предпочитают руководствоваться фантазиями и капризами. Это
делает их иногда очаровательными, иногда невыносимыми, но начисто лишает
возможности самоанализа и оставляет полностью зависимыми от мнения общины.
Однако осознание своей значимости является естественной потребностью человека,
поэтому наиболее сильные из них, такие, как Моше, не в силах осознать свою
значимость вне зависимости от общества, постоянно воюют за свой социальный
статус.
Действительно ли Моше сидел в тюрьме или нет, но в Хуше он насаждал систему
блатных с их паханами и шестерками. Активную неприязнь Моше вызывал каждый, кто
мог рассматриваться им, как конкурент на паханство. Однажды на ферме появился
Хаим огромный и рыжий парень их Австралии. Румяный, с ямочками на щеках и
приветливой улыбкой на губах, и с телосложением сказочного богатыря. Моше и его
тогдашний шестерка Шломи невзлюбили Хаима с первого взгляда. Они досаждали ему
как могли – указывали, как наводить порядок в Хуше, и приказывали, что делать по
работе. Хаим все терпел и только изредка огрызался. У меня же он с первого
взгляда вызвал симпатию и мы с удовольствием с ним беседовали. Хаим оказался
философски настроен и не по возрасту мудр. Несмотря на то, что его семья в
Австралии была из хабадников, он жил там довольно бурной жизнью и иногда
располагал большими деньгами. Он рассказывал, что однажды в драке он получил нож
в спину, и пока не приехала скорая помощь, сидел в своем номере в гостинице и
наблюдал, как из него вытекает кровь, и уговаривал торчащий в спине нож быть его
гостем. Тогда, по его словам, он познакомился со смертью. Отсутствием такого
знакомства он объяснял замеченную им несерьезность израильтян. По приезде в
Израиль Хаим оказался ночью в районе центральной автобусной станции Тель-Авива.
Там ночь - царство бандитов, наркоманов при полном отсутствии полицейских.
Какой-то человек ни с того ни с сего ударил его железной палкой по голове, и
Хаим упал, но тут же вскочил, выкрутил тому руку и уложил на землю. И тут, как
рассказывал Хаим, с ним приключилось то, чего он в себе боится – его возбуждает
кровь. Он наступил человеку коленом на горло и смотрел, как у того меняется цвет
лица – с красного на синий, потом на зеленый. Тут он понял, что человек умирает,
и отпустил его. С тех пор он дал себе обет, как только складывается ситуация, в
которой он может потерять голову, он должен покинуть это место. «Я могу убить их
обоих - и Моше и Шломи, поэтому я должен уехать отсюда» - сказал Хаим и вскоре
оставил ферму. В дополнение к своему богатырскому телосложению в Австралии Хаим
изучал айкидо и, видимо, не ошибался. Насколько мне было известно, после фермы
он пошел работать на стройку. Он очень хотел удержаться в Израиле, но как я
слышал, в конце концов вернулся в Австралию.
Вскоре Моше тоже исчез и через пару недель опять появился на ферме в рваных
джинсах, глаза без зрачков. Он сидел на крыльце дома хозяйки и терпеливо ждал,
пока управляющий вынесет кофе и сигареты, и сядет поговорить с ним. Я присел
рядом, стараясь не мешать. Разговор шел о том, почему при явной одаренности,
Моше не может выбраться из ямы. «Столько обещаний» - повторял Моше, «и вот где
я». Я вспомнил фотографию его семьи, которую вытащил откуда-то Хаим. «Посмотри
на эту улыбку» - показал он на отца Моше, «Какой тяжелый человек. Да и мамаша не
выглядит добросердечной» На фото высокий и сильный мужчина демонстративно
выдвигался вперед всех, а женщина, в не по возрасту коротенькой юбке, старалась
выглядеть продвинутой еще дальше. У обоих на лицах змеилась недобрая улыбка. И
зажатый между этими скалоподобными людьми - маленький ангел Моше.
Сидя на крыльце и слушая Моше, я вдруг вспоминал Темура из Грузии, и явная
аналогия между ними пришла мне в голову. Те же одаренность и бешеная гордость,
отвергающая сочувствие и заставляющая платить злом за добро. То же картинное
поведение, вызывающее насмешку окружающих, и ожидание того или той, кто под этим
безобразием распознает тонкую и чувствительную натуру. Эти люди, как говорят в
Израиле, «живут в кино», или по сценарию, как назвал это Эрик Берн. Причем, по
сценарию неудачников, поскольку их действия не улучшают им жизнь, а делают еще
сложнее. И каждому из них традиция услужливо предлагает объяснение: Моше –
иудаизм, Темуру – национальную грузинскую гордость.
Проблема в том, что все это, как и психоаналитические теории – символические
модели. Чтобы они сработали, человек должен наполнить эти формы содержанием, то
ли с помощью врача, то ли священника, но каждый раз – это модели его прошлого. А
нужно увидеть себя здесь и сейчас. Это и достигается тренировкой концентрации на
своем восприятии и переживании. Сначала природы, как того, что дано человеку от
рождения, посмотрите на детей, потом - своих состояний. Пора кончать с
использованием человека другими людьми и понять ценность человека для самого
себя.
Отсюда Вы можете послать сообщение:
Для длинных писем и писем с приложениями или графикой: laan34@013.net